Как «-ушк» и «-юшк» помогают справиться с жизненными трудностями?

«Мне два кило картошечки», — просим мы продавца на рынке. «Можно вас на минуточку?» — обращаемся к прохожему. «Я только один вопросик задам!» — уговариваем мы людей в очереди, проталкиваясь к заветному окошку. Картошечка, минуточка, вопросик… А почему, собственно, не картофель, вопрос, минута? Откуда у нас такая неистовая тяга к уменьшительно-ласкательным суффиксам?

«Главный характер нашего языка состоит в чрезвычайной лёгкости, с которой всё выражается на нём — отвлечённые мысли, внутренние лирические чувствования, „жизни мышья беготня“, крик негодования, искрящаяся шалость и потрясающая страсть». (А. Герцен)

Даже далёкий от языкознания человек сразу скажет, что слова с уменьшительными суффиксами употребляются при неформальном общении в неофициальной обстановке. Именно здесь русский язык, и так бесконечно изобретательный в словообразовании, проявляет себя во всей мощи и многообразии. Все эти -ок, -ик, -чик, -чек, -ушк, -ишк, -ице и т. д., кроме сообщения о малости размера, несут ещё и эмоционально-оценочную нагрузку, выражая любовь и ласку, жалость и нежность, умиление и покровительство.

С. Т. Аксаков писал: «…малому свойственно быть милым. Самая ласка предполагает уменьшительность предмета… На предметы как бы наводится уменьшительное стекло, и они, уменьшаясь, становятся милыми».

Обычно на одно слово официального стиля приходится несколько неофициальных однокоренных уменьшительных. Например: сын — сынок — сыночек — сынуля — сынишка, нога — ножка — ноженька — ножонка и т. д. Нейтральные существительные буквально утопают в уменьшительных, их соотношение примерно 1:4. Нередко в словари включаются все видоизменения слова, и тогда создаётся впечатление совершенно необъятного лексического богатства языка. А на самом деле речь идёт, конечно, о стилевом богатстве разговорного стиля.

Раз уж разговор зашёл о стилях, наш поклон великому М. В. Ломоносову. Именно он почти 250 лет назад приспособил средневековое учение о трёх стилях поэтики и риторики — высоком, среднем, низком — к русскому языку и литературе. До него язык представлял собой пёструю мешанину устаревших церковнославянизмов, варваризмов, исконно русских и иностранных слов, которые были завезены в Россию благодаря реформам Петра. Вместе с тяжелым неповоротливым синтаксисом такой язык уже не отвечал потребностям развивающегося общества.

Теория Ломоносова о «трёх штилях» установила связь между жанром, темой и стилем изложения. Так высоким стилем должны быть написаны оды, поэмы, трагедии, средним пишутся элегии, «прозаические описания дел достопамятных», театральные сочинения, «где требуется человеческое слово», а низким — письма в прозе, комедии, песни, басни, «описания обыкновенных дел».

Естественно, за два с половиной века это «трёхштилие» претерпело сильные изменения. Граница современных стилей проходит по линии формальное (официоз) /неформальное (неофициоз), и последний делится на нейтральный и фамильярный. Именно скромные уменьшительные суффиксы и взвалили на себя стилеразличительное бремя. Т. е. дочь — официальное слово, дочка — нейтральное, дочечка — фамильярное.

Большое количество и разнообразие уменьшительных суффиксов русского языка — явление уникальное, а потому непреходящая головная боль для переводчиков.

Так, например, в английском есть совсем немного суффиксов для передачи небольшого размера или презрительного отношения: -let (islet — островок, kinglet — царёк), -kin (lambkin — ягнёнок), -ette (kitchenette — кухонька), -ock (paddock — лужок). А в основном малый размер передают сочетанием прилагательных little, small, tiny с существительным (old little lady — старушка).

В немецком языке самый распространённый уменьшительно-ласкательный суффикс -chen вытеснил устаревший -lein и присоединяется почти ко всем существительным (Sternchen — звёздочка, Jungchen — парнишка).

Интересно, что увеличительные суффиксы русского языка -ще, -ща употребляются гораздо реже уменьшительных и воспринимаются как архаичные: ручища, силища, человечище. Так в Рунете они упоминаются чаще всего в связи с Горьким, который вспоминал, что Ленин отзывался о Толстом как о «матёром человечище».

«Рупор революции» В. В. Маяковский тяготел к увеличительным суффиксам («войнища», «лучище»), приверженцы всемирной революции и строители коммунизма вовсю пользовались гиперболами, а язык изо всех сил возражал и противился, постоянно обращаясь к литотам и диминутивам — преуменьшениям и нарочитым смягчениям. На каждый -ище и -ища находился свой негромкий -ушк и -юшк, где даже шипящие звучат без угрозы, а как нежное пришепётывание.

Есть у лингвистов теория, что уменьшительный характер речи выполняет некую компенсаторную, терапевтическую роль. Крепостное право, тоталитарное государство, угнетение начальников всех уровней и калибров подавляло человека, делало его маленьким и никчёмным. И чтобы восстановить свой истинный рост, значимость и достоинство, человек изобретает свой уменьшительно-ласковый разговор, благо русский язык с охотой идёт ему навстречу. «Вы бы сняли пиджачок, гражданин начальничек…»

В этом маленьком милом мирке, где есть садик и деревце, пёсик и скамеечка, посиделочки вечерком с чайком и пряничками, с ужастиком по телику, где утречком можно пробежаться на базарчик или покопаться в огородике, человек уверенно расправляет плечи и чувствует себя хозяином. В этом мире нет унижения и страха, здесь проще справиться с любой проблемкой, утрясти делишки, проконсультироваться по вопросику, провентилировать обстановочку.

Игнорируя больших людей «где-то там наверху» с их лозунгами и гиперболами, родной язык становится на сторону маленького человека, добавляя ему самоуважения и самоутверждения, «даёт ему силу сопротивляться, чтобы не быть раздавленным судьбой».