А у вас была няня?

Вы помните везения вашего детства? Тогда везением казалось многое — случайно найденный во дворе темно-синий стеклянный шарик, выигранная на спор порция мороженого, не разоренный соседом Сережкой «секретик» из конфетных фантиков, накрытый кусочком стекла и закопанный под окном, ловко скрытая от родителей тройка по геометрии…

О больших везениях нашего детства как-то тогда не думалось. А они были — теплый и уютный дом, полная семья, мама, папа, дедушка и бабушка, любившие и баловавшие тебя — и казалось, так будет всегда.

В моем детстве было еще одно большое везение, большая удача, осознать которую я смогла много позже, когда радость постоянного общения с этим человеком закончилась и перешла в радость встреч несколько раз в году. Редкое везение моего детства — няня. Нет, совсем не Мэри Поппинс…

Родом из-под Данкова, добрая и вздорная, крикливая и сентиментальная, выросшая сиротой, трудолюбивая до самозабвения, с пятью классами сельской школы, мудрая исконной, глубинной женской мудростью. Потерявшая на войне жениха, так и не вышедшая замуж, вырастившая еще моего отца, не имевшая своих детей и поэтому любившая меня как родную и называвшая меня в разговорах с соседками и подругами «наша девка».

«Уж наша девка така хороша, така хороша, работяща, характер золотой», — говорилось на людях, видимо, чтобы создать паблисити «девке». Дома же на меня и прикрикнуть могли за то, что уроки не делаю, характер показываю и «все о хлебах небесных» думаю.

Стоило, сидя за столом, открыть книгу, положенную сверху на учебник, как появлялась няня с тарелкой пирогов, смотрела пристально на страницу и делала вывод: «Опять бесполезные книжки читаешь, вот я скажу отцу-то, что уравнениев-то своих не решаешь, будь они трижды неладны. Загружают девку непонятно чем, только глаза ясные портить, будто бабе-то уравнения эти понадобятся, она, чай, с мужем не уравнения решать будет», — и дальше шел комментарий к школьной программе, в которой, по няниному мнению, все было не так.

Заканчивался комментарий всегда одной и той же фразой: «Учись, учись, моя голубочка, даром, что не тому вас учуть, у тебя в роду неученых не было, нельзя позориться-то. Вот пирожка тебе испекла с яблоками, поешь, совсем заездили ребенка, ироды, с музыками, солхведжами (сольфеджио) да языками всякими».

За пианино под ее строгим надзором я должна была отсидеть полтора часа ежедневно, весь мой незатейливый репертуар мгновенно схватывался ею на слух, обмануть ее было невозможно. Если я начинала играть, скажем, тему «Эммануэль», она была на страже и тут же говорила: «Ты минувет Баха играй и етюд Черни своего, музыку играй, а не ерунду всяку непонятну».

Сочностью ее деревенского языка, сохраненного во всей своей первозданности, несмотря на долгие годы, прожитые в Москве, мы не уставали восхищаться.

«Свистурезнул», — говорила она о ком-то, кто только что был здесь — и вдруг внезапно исчез.

«У нас в деревне-то — вор на воре. Сядешь — так из-под ж… ы унесуть, хоть и не садись».

«Ой, че вчера было-то, че было. Полина-то с Нинкой как сцепилися, как подралися… Из-за мужука, ну позору… Прямо Халомейская (Варфоломеевская) ночь».

«Отец-то цельну ночь не спал, все крючки в тетрадке писал. Наука… Интегралы энти. Жизни не видит за интегралами-то, свет белый застят».

Помню, она объясняла своей деревенской родственнице, как проехать куда-то, и повторяла: «Так ты, значит, доедешь до улицы Кларцеткина, а там спросишь. Не бойси спросить-та, тута Москва, народ культурный, спрос копейки не стоить. До улицы Кларцеткина, поняла?»

Я решила поинтересоваться: «Нянь, а нянь, а кто такой этот Кларцеткин?» «Ой, а хто такой Кларцеткин, голубочка, я и сама не знаю. Ну и фамилие, прости Господи, дуроломная, язык сломаешь. Риволюцанер не наш какой, наверно. Ты вон у деда спроси».

Некоторые фразы она начинала словами «В принцех», что означало «в принципе».

«Не горься, голубочка моя, не горься. В принцех, ты у нас девка ладна растешь. Вырастешь — мы тебя за сироту замуж выдадим, штоб от свекрови-стерьвы не терпеть».

За сироту меня замуж выдать не удалось, мужа моего няня приняла вполне дипломатично, а уж когда родился наш сын… «Ето не ребенок, ето андель небесный. Счастья-то свово не понимаете, родители бестолковые. Главно ведь что? Чтоб ел хорошо и не орал бы. Как он кушает-то хорошо, а уж спокойный, ну, чисто андель».

Совсем уже старенькая, она напутствует по телефону нашего сына теми же словами, что когда-то и меня: «Ты, главно дело, голубь мой родный, учися. У тебя в роду неученых не было, нельзя позориться-то».

Вытащившая из деревни троих своих племянников в Москву, пристроившая их к ремеслу, она следила за их жизнью вплоть до женитьбы, справила всем троим свадьбы и дождалась внучатых, а теперь и правнучатых племянников, всех считая своими детьми.

Няня моя, живи долго-долго. Ты дала мне пример совершенной, безусловной и постоянной любви ко всем нам, твоим детям. Пример жизни, посвященной другим, целиком, без остатка.

Спасибо тебе.